Не думаю, что можно предсказать, как будет вести себя смертность. Важно понимать, почему заболеваемость раком растет. Есть минимум четыре аспекта. Первый и самый главный аспект — население стареет. Второй — диагностирование рака. У нас более чувствительные технологии, которые позволяют продиагностировать больше случаев. Третий — окружающая среда, хотя о ее влиянии мы знаем очень мало. К примеру, японцы почти не болеют раком груди, но чаще болеют раком пищевода. И это связано не с генетикой, а с тем, что они едят. Четвертый аспект спорный — генетика. Генетика человечества меняется, возможно, в ней накапливаются отрицательные мутации. Те из них, которые приводили раньше к смерти, теперь можно лечить, тот же рак. Тем не менее, прогресс в лечении рака очевиден. Посмотрите статистику долгосрочной излечиваемости рака — она очень впечатляющая. Такие распространенные типы заболевания, как рак груди, мочевого пузыря или простаты сейчас излечиваются с вероятностью до 90–95%. Сегодня диагноз рак груди — это вовсе не приговор, а такое же заболевание, как и остальные, хотя и очень опасное. Конечно, если посмотреть на всю таблицу, типов рака очень много, по некоторым из них выживаемость практически нулевая. Но это не масса, а, как правило, редкие типы. Сейчас люди серьезно борются с детским раком. Их задача — снизить смертность от педиатрических раков до нуля. Я думаю, это реальная перспектива в ближайшие 15 лет.
Ситуация с доступностью новых технологий лечения рака в различных регионах через 15 лет будет отличаться сильнее, чем сейчас. Многие столкнутся с тем, что болезнь детектирована, лекарства для нее есть, но где взять денег на лечение, непонятно. Это и сейчас очень актуально, а через 15 лет проблема будет стоять еще острее, поскольку дорогих лекарств и способов лечения будет гораздо больше. Можно надеяться на то, что проблема социально значимых типов рака, например, детских раков, будет решена в благополучных странах. Но мы не можем сказать, что через 15 лет рак уйдет. Всегда будет оставаться длинный хвост экзотических и агрессивных типов рака, к которым мы до сих пор не знаем, как подступиться.
«Есть великие ученые, до сих пор работающие в России, то есть все не безнадежно»
Конкуренция в научном мире идет за Нобелевские премии, количество статей в хороших журналах и патенты. Последняя Нобелевская премия, которая России приписывается, — это премия Гейма и Новоселова, но они уже давно не российские ученые. А реальные награды в последний раз давали российским ученым еще за советские проекты. Пока в этом плане Россия не конкурентоспособна. За статьи, в общем, тоже. Если посмотреть валовой продукт научных публикаций, картина не будет очень радужной. С одной стороны, видно, что многие талантливые ученые разъехались, а с другой, есть очаги науки, великие ученые, до сих пор работающие в России, то есть все не безнадежно. Меня всегда очень поражают молодые ребята, которые приезжают из Сколтеха. То, что происходит там в плане биоинформатики, очень динамично и конкурентоспособно.
Почему российская наука может быть конкурентоспособна? Она по-прежнему гораздо менее урегулирована, чем европейская. Сейчас в Европе есть огромная головная боль — вопрос анонимности данных. У нас есть такое понятие, как публичные данные. Их без всякого разрешения или на каких-то понятных условиях можно скачивать и с ними работать. Так работали все наши проекты на протяжении десяти лет. Даже если у нас есть свои данные, то интересно сравнить их со всеми существующими. Это очень продуктивная модель. А теперь, в связи с новым законодательством по защите персональных данных, выходят юристы и говорят: «Все, что вы сделали за последние десять лет, в каком-то смысле нелегально». И нам нужно придумать, как заново работать. В России есть сложности: законодательство, с одной стороны, запаздывает, с другой стороны, есть перспективы его построить с учетом ошибок европейского опыта. Какие-то вещи в России сейчас делать проще. Например, проводить клинические испытания рискованных препаратов, у которых может быть высокий клинический эффект.